Возвращение мессира. Книга 1-я - Владимир Лисицын

У Голицына на душе стало весело от рассказа боцмана. В нём было что-то своё близкое, знакомое ему по его же жизни. И он, с удовольствием, вдохнул в свои лёгкие – свежего ночного донского воздуха.

А ещё, слышишь, – обратился боцман к Голицыну, желая продолжить свой рассказ, – этот Дмитрий Иванович, надо сказать, был страстный рыбак. Бывало, сидим с ним в его халабуде – полдничаем или чай пьём. А сосед его слева – Михал Иванович, подметит это дело и кричит на весь берег сумасшедшим голосом, зовя: «Дми-и-итри-и-ий Ива-а-анович! Дми-и-итрий Ива-а-анови-и-ич!» – а над водой голос хорошо, широко разносится, да. И мой Дмитрий Иванович, как угорелый, бросает всё, срывается с места, перевернув всё, что было под рукой и на пути его, выскакивает наружу, думая, что у него клюёт, но какая из пятидесяти донок, он сразу-то понять не может и отзывается кричащему, с такой же громкостью: «А-а-а??» А тому того и надо было, и он, ему в пику, отвечает: «На-а-а!! Проверка слуха!» И Дмитрий Иваныч, проклиная Михал Иваныча, называя его «дураком» и «негодяем», матерясь и жалея уже о перевёрнутом им чае или ещё чего, возвращается в халабуду и, продолжая ворчать, садится на своё место продолжать трапезу. Я, буквально, давлюсь смехом, боясь, чтобы он этого не заметил. И что ты думаешь? Буквально, через пять минут – повторяется то же самое точь в точь. Я его уговариваю – не обращать внимания на зов соседа, но он – ни в какую, бежит как угорелый и отзывается тем же макаром. И слышит в ответ – то же самое. И всё повторяется вновь. И так понескольку раз за один присест.

Голицын покатился со смеху, упав на диванчик, у правого борта. Он долго не мог успокоиться – вновь и вновь представляя себе эту картину. Но, потом, он всё же насилу успокоился и обратил своё внимание на спокойно лежащего кота, напротив

Глянь-ка, да ты, кажется, и правда, Седя, – сказал он, приблизившись к коту, – у него была точно такая же чёрная пушистая шерсть, а самые кончики её были белые, как седые. – А сам подумал: «Почему кот, давеча, назвал именно такое число роз?»

А боцман, продолжив по инерции свою мысль, сказал, – Я Дмитрию Ивановичу говорил: «Вы бы, хоть для разнообразия, что ли, крикнули не „а“, а „что“»

И на это замечание, вдруг, ответил кот, – Он бы ему на это ещё похлеще ответил.

Голицын снова рассмеялся, отпрянув от кота, и сказал, – Нет, ты не Седя, ты просто – Седой! – И добавил, успокаиваясь и зевая, – ладно, пойду спать. Всем спокойной ночи.

Спокойной ночи, – ответил боцман.

И Голицын ушёл к себе в каюту. Он как-то свыкся со всем, что с ним происходит, и успокоился. Почему? Он этого не знал. Да и не хотел знать. Он устал от осознаний, от поисков истин, от мучений совести и всевозможных переживаний. Сейчас он плыл по течению, не смотря на то, что их яхта, в данное время, плыла против течения.

Уснул он быстро и крепко. Но часа через два проснулся. Не одеваясь, он вышел из каюты и, зачем-то, попробовал дверную ручку каюты напротив. Дверь открылась. Он вошёл на цыпочках в слабоосвещённую красным светом комнату. Поскрипывали растворённые дверцы шкафа. Голицын глянул туда. В шкафу весел капитанский китель с фуражкой и белая рубашка с брюками. И стояли белые парусиновые туфли. Мало того, на других плечиках – висела чёрная рубашка с брюками, и стояли чёрные модельные, с лакировкой, туфли. Не было в каюте, только, трости, её владельца и красных папок с пьесами Голицына. Постель Мессира была нетронута.

Незваный гость, так же, на цыпочках, вышел из капитанской каюты. Вернулся в свою, закурил. Надел брюки, вышел на палубу. Луны, как небывало. Но, зато, на небе сияла и, как бы, покачивалась, яркая Венера – вечная планета вечной любви. «Где-то между будущим и прошлым» – вспомнились ему слова песни и те – проплывающие мимо огни теплохода, и он – сидящий там же – на том, прошедшем мимо него же – теплоходе.

Голицын протопал босыми ногами на нос. Кот лежал на том же месте и, как всегда, было непонятно – спит он, или просто прикрыл глаза.

– Проходим первый шлюз, – доложил боцман Голицыну, как будто, тот был капитаном, – «Кочетовский гидроузел», – добавил он, поясняя свой доклад.

– О! До боли знакомые места, – весело воскликнул Голицын, – Кочетовка! Как же! В шестьдесят девятом или семидесятом году, я здесь был на колхозных работах, от училища. Виноград собирали, – пояснил радостный Голицын. – И как-то вечером, сидели мы у костра, вон там, на том берегу, указал он на правый берег, который был сейчас по левый борт их судна, – сидели, пели песни под гитару. Ну, я видел, что мимо прошла баржа, большая баржа прошла, с этаким шипом проскользила. Но мало ли шло мимо всяких барж. Мы бы и не обратили внимания.

Но рядом, по берегу стояли рыбаки. Они тихо так стояли, ловили на донки – их и не слышно было. И, вдруг, они как заорут, в один голос! Мы понять ничего не можем. Повскакивали и смотрим на них как бараны на новые ворота. А они орут и машут руками в сторону прошедшей баржи! И тут, слышим – на плотине стрельба началась. Вот здесь, вот, где мы сейчас. И, вдруг, страшный удар металла об металл, сине-белые искры, скрежет стали и тишина. И вода в Дону стала заметно спадать.

Боцмана, в это время, отвлекла береговая служба, по громкоговорящей связи, какими-то, специфическими фразами и тот перекинулся с ними такой же парой фраз, по такой же громкоговорящей связи. Их яхту подняло на заметно более высокий уровень, и она пошла далее – в свободное плавание.

И боцман, тут же вступил в разговор с Голицыным:

Вон ты о чём! Так я тебя сейчас обрадую – я стоял в тот вечер здесь, среди этих рыбаков! Вон там, – указал он левой рукой на правый берег реки.

Да вы что, серьёзно?!

Хэ, спрашиваешь. Я в те времена сюда ходил рыбачить. У меня же уже был свой баркас, да. Мы баркасы свои оставляли ниже плотины, под присмотром. А сами забрасывали донки – выше плотины. Здесь и стояли. А баржа та была «сотка» – огромная – вся, под завязку, гружёная лесом, и шла она полным ходом.

Точно – с брёвнами она была. Мы рано утром проснулись специально, чтобы посмотреть. У меня даже есть фотография – мы тогда сфотографировались на фоне этой остановившейся баржи, за пробитой ею плотиной.

Да. Капитан пытался остановить баржу, когда понял, куда они прут… Слышал же грохот цепи, брошенного якоря?

Да-да, точно – было такое.

Вот. Но было уже поздно. Ему не дали лоцмана в Волгодонске. А он сам – капитан-то, ходил здесь лишь один раз и то – весной – при разливе. И тогда они так и шли – прямо поверх плотины. Я, потом, интересовался у ребят, в нашем Управлении. Ну что, крайнего, конечно, отыскали, кого, правда, не знаю. Усть-Донецкий же порт стал – вода сошла. Но здесь им помуздыкаться пришлось. С плотиной-то. Я представляю. Её ж строили пленные немцы, ещё с Первой мировой. Теперь же таких стандартов нет. Не знаю, как они тогда выкручивались. Строители, я имею в виду.

Да, понятно. Надо ж, какое совпадение – сошлись два свидетеля одного события, не знавшие, до того, друг друга. Прямо странно, – сказал Голицын, обхватив себя руками, и зябко передёрнувшись.

Светает, – сказал боцман, заметив дрожь своего собеседника.

Восток, и в самом деле, начал заметно светлеть.

Да. Пойду. Замёрз, – с дрожанием в голосе сказал Голицын, и пошёл в каюту.

С палубы был виден ещё тёмный край западной стороны неба и Венера, довольно быстро перешедшая на эту сторону небосклона.

Проходя мимо каюты Мессира, Голицын приостановился, но заходить туда больше не решился. Он вошёл в свою каюту. Взял в руки пачку сигарет, но курить не стал – не хотелось его лёгким заглушать свежий речной воздух – удушливым дымом.

Голицын выключил свет, и лёг спать.

Проснулся он, когда дневное солнце уже во всю светило за отшторенным иллюминатором. «Крепко же я спал» – подумал Голицын. И в эту самую минуту, он услышал шум за дверью: тяжёлый топот чьих-то ног, звон какой-то разбитой посуды, протяжно рыкающие крики боцмана и, снова топот мимо его дверей. Голицын осторожно выглянул в коридор, но там никого не было. Тогда он, как был, в трусах, вышел на палубу и, сразу же услышал страшный шум внизу, в той части судна, где он принимал душ. Но едва он подошёл к лестнице, ведущей вниз, как чуть не был сбит с ног, вылетевшим от туда котом, который панически заорал длинное: «Мя-я-а-ау!» и затяжным прыжком, великого футбольного вратаря Льва Яшина, оттолкнувшись от левого борта всеми лапами, он взлетел, и исчез куда-то в район носа. Вслед за котом, громко стуча сандалиями, на босу ногу, по лестнице, снизу, вздымалась фигура боцмана Дули, одетого в тельняшку, и цветастые семейные трусы. Увидев Голицына, боцман зарычал, тяжело дыша:

Где он, подлюка?!

Что случилось? – спросил Голицын, прижавшись к твёрдому «телу» корабля.

Где он?! – повторил свой вопрос боцман.